«Не мудрено, что похоронным звоном…»

Автор — Леонид ГОРОВОЙ

Анна Ахматова в Болшеве

Выдающаяся русская поэтесса Анна Андреевна АХМАТОВА (1889-1966) неоднократно бывала в Болшеве, где лечилась и отдыхала в кардиологическом санатории Академии наук СССР «Сосновый бор». И хотя её пребывание в Болшеве в творческом плане не было очень продуктивным (следует помнить, что Анна Андреевна находилась на лечении), ни один биограф или серьёзный исследователь творчества Ахматовой не обошёл вниманием болшевскую страницу её жизни. Эта тема нашла отражение в трехтомнике Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (М.: Согласие, 1997), в книге В.А. Черных «Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой» (М.: Индрик, 2008), «Краткой Ахматовской энциклопедии» С.Д. Умникова (Л.,1991) и других изданиях. Появлялись публикации и в местной периодической печати, например, А. Балакина и пишущего эти строки. Однако обобщённого, более-менее полного исследования на тему «Ахматова в Болшеве» нет. Попытаемся это сделать на основе вышеназванных и других доступных нам источников.

Испытания судьбы
Судьба Анны Андрееевны Ахматовой, родившейся в одесском предместье Большой Фонтан в благополучной, интеллигентной семье, оказалась трагичной. Репрессиям были подвергнуты трое близких ей людей. Первый муж поэтессы Николай Гумилёв, поэт и отец их сына, был расстрелян, третий муж — искусствовед Николай Пунин умер в лагере; единственный сын — известный учёный Лев Гумилёв провёл в заключении более 10 лет. Сама Анна Ахматова подвергалась замалчиванию и травле (постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года, клеймившее её и Михаила Зощенко, не было отменно при её жизни), многие произведения поэтессы увидели свет после её смерти.
Испытания, выпавшие Анне Ахматовой, не могли не сказаться на её здоровье. В мае 1951 года она перенесла первый инфаркт.

Литературовед Эмма Герштейн, дружившая с Анной Андреевной, вспоминала: «В самых последних числах мая 1951 года машина «неотложной помощи» доставила Ахматову в 5-ю Советскую больницу с диагнозом «предынфарктное состояние». В приёмном покое она была ещё на ногах — я с ней разговаривала. На следующий день, в воскресенье, я застала её в изоляторе. Анна Андреевна лежала на спине, вытянувшись, молчаливая, с ужасной болью в груди. Меня она почти не узнавала. (…) Потом мы узнали, что именно в тот час произошёл инфаркт миокарда — тяжёлый, двусторонний».
В конце июля 1951 года Ахматову выписали из больницы. В справке о состоянии её здоровья было указано: «Находилась на излечении с 25 мая 1951 по 28 июля 1951. (…) Диагноз: Инфаркт миокарда передней и задней».
Фотограф Лев Горнунг, зашедший на Ордынку к Ардовым повидать Анну Андреевну, которая остановилась у них после больницы, записал в дневнике, что она «на днях за счёт Литфонда поедет на месяц в санаторий «Удельное» по Казанской железной дороге». Н. Чулкова в воспоминаниях об Ахматовой, относящимся к этому периоду, отмечала: «Приехав этой весной в Москву по поводу литературной работы, она внезапно заболела и была помещена в больницу, пробыла в ней довольно долго, а потом поправлялась в санатории в Удельном под Москвой. Теперь живёт у своих друзей в Москве. Говорят, что она уже немного работает».
Казалось, опасность миновала. Однако 18 февраля 1952 года в Ленинграде Анну Ахматову поместили в спецкорпус больницы имени Куйбышева с диагнозом: «гипертоническая болезнь, атеросклероз коронарных сосудов, кардиосклероз, стенокардия, старый задний инфаркт миокарда». Выписавшись из больницы, Анна Андреевна отправилась в Москву, а затем — в Болшево.
В санатории в Болшеве
«Пребывание Анны Андреевны Ахматовой в Болшеве, — писала мне в 1991 году литературовед Эмма Григорьевна Герштейн, отвечая на мои вопросы, — связано с путёвкой в санаторий (или Дом отдыха?) для учёных (очевидно в ведении Академии наук СССР). Если я не ошибаюсь, она была там ещё один раз после 1952 года. В 1951 году у Ахматовой был инфаркт миокарда, и она ездила в Болшево по поводу болезни сердца».

23 марта 1952 года для дальнейшего лечения и реабилитации Анна Андреевна приехала в санаторий АН СССР «Сосновый бор» в Болшеве под Москвой.

В начале апреля 1952 года Ирина Пунина (дочь Н.Н. Пунина, третьего мужа Ахматовой. — Л.Г.) в письме к Нине Ольшевской (актрисе, жене Виктора Ардова. — Л.Г.) интересовалась: «Как живётся Акуме (так Ахматову называли близкие. По словам ахматововеда С.Д. Умникова, в переводе не то с шумерского, не то с другого древнего языка это значит — «злая колдунья», «ведьма» или что-то в этом роде. — Л.Г.) в Болшеве, до какого числа у неё путёвка?»
14 апреля 1952 года Анна Андреевна выписалась из санатория в Болшеве и до июня оставалась в Москве.
Эмма Герштейн в своём предположении оказалась права лишь отчасти: да, после 1952 года Ахматова приезжала ещё в Болшево, но не один раз.
1953 год был насыщен большими событиями и в жизни страны, и в жизни Анны Ахматовой.
4 февраля и.о. генерального секретаря Союза писателей СССР Алексей Сурков направил директору издательства «Советский писатель» М. Корнееву и главному редактору Н. Лесючевскому письмо следующего содержания:

«Пересылаю Вам рукопись сборника А. Ахматовой с рецензией А.А. Фадеева. Я с рукописью знаком. Считаю, что и оценка стихов и мотивировки издания книги, изложенные в рецензии А.А. Фадеева, глубоко правильны. Правильны и его замечания относительно снятия некоторых стихов. Прошу Вас поставить вопрос об издании сборника «Слава миру» на рассмотрение редакционного совета в непродолжительном времени и, если вопрос будет решен положительно, оформить с автором договорные отношения, т.к. Ахматова и тяжко болеет и находится в трудных материальных условиях (курсив мой. — Л.Г.)».

5 марта умер И.В. Сталин. На следующий день в Ленинграде в Союзе писателей состоялось траурное собрание. «Анна Ахматова, — записал в дневнике прозаик и драматург Евгений Шварц, — вошла, сохраняя обычную свою осанку, прошла вперёд, заняла место в первых рядах». А вот запись художницы и переводчицы Л.В. Шапориной:

«6-го была на траурном митинге в Союзе писателей. (…) Я была там с А.А. Ахматовой, которая зашла за мной. Она была в Союзе первый раз после 46-го года. Всё же и теперь у неё вид королевы».

Анна Ахматова в этот год не только подготовила к изданию сборник стихов (увы, он так и не вышел в свет), но и активно занималась переводами.

«В мае 1953 года,- писала английская исследовательница творчества поэтессы Аманда Хейт, — Ахматова впервые за много лет получила немалую денежную сумму за перевод Виктора Гюго. Благодаря этому она смогла вернуть значительный долг Пастернаку и исполнить заветную мечту Алёши Баталова, старшего сына Нины Ольшевской, в комнате которого она всегда останавливалась, приезжая в Москву. Он получил «в аренду» автомобиль «Москвич», прозванный «Бибишка». Денег хватило ещё и на машинку для Эммы Герштейн, в которой та остро нуждалась, и на шубу, перчатки и туфли для Нины Ольшевской».

Но, видимо, не только отрицательные, но и положительные эмоции и переживания действуют на сердце. 20 мая 1953 года Анна Ахматова вновь была помещена в санаторий «Сосновый бор» в Болшево. Оттуда спустя два дня она отправила телеграмму А.Г. Каминской: «Поздравляю милую Анюту. Скоро приеду. Акума». Выписалась Анна Андреевна из санатория 12 июня.
Первые месяцы 1954 года у Анны Андреевны были связаны с хлопотами по освобождению из заключения сына Льва Гумилёва. В начале февраля она написала письмо председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову:

«Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Умоляю Вас спасти моего единственного сына, который находится в исправительно-трудовом лагере (Омск, п/я 125) и стал там инвалидом. (…) О том, какую ценность для советской исторической науки представляет его научная деятельность, можно справиться у его учителей — директора Государственного Эрмитажа М.И. Артамонова и профессора Н.В. Кюнера. (…) До самого последнего времени я, несмотря на своё горе, была ещё в состоянии работать — я перевела для юбилейного издания сочинений Виктора Гюго драму «Марьон Делорм», и две поэмы великого китайского поэта Цюй-юаня. Но чувствую, что силы меня покидают: мне больше 60-ти лет, я перенесла тяжёлый инфаркт, отчаяние меня разрушает. Единственное, что могло бы поддержать мои силы — это возвращение моего сына, страдающего, я уверена в этом, без вины».

Это письмо Эмма Герштейн отвезла архитектору Л.В. Рудневу. Он позвонил адъютанту Ворошилова и спросил, возьмётся ли тот передать письмо Ахматовой прямо в руки Клименту Ефремовичу. Адъютант согласился. Руднев при Герштейн написал Ворошилову от себя:

«Поэт Анна Ахматова очень тяжело переживает разлуку со своим единственным сыном, историком, находящимся в лагере уже 5-й год. И это нехорошо отражается на её творческой работе. Я Вас очень прошу, Климент Ефремович, помочь в горе поэту Ахматовой».

«На следующий день, — вспоминала Эмма Герштейн, — мы отправились с Анной Андреевной к будке у Троицких ворот Кремля, где, предъявив свой паспорт, Ахматова передала конверт с обоими письмами условленному лицу из комендатуры».

К.Е. Ворошилов написал на письме Ахматовой резолюцию: «Руденко Р.А. Прошу рассмотреть и помочь». Началось мучительное ожидание решения.
8 мая 1954 года Лидия Чуковская записала в дневнике:

«Анна Андреевна собирается в Болшево. На её письма и заявления о Лёве ответа нет».

Зашедший к ней на Большую Ордынку, Л.В. Горнунг записал 29 мая:

«Давно с ней не видался, больше двух лет. (…) Ахматова рассказала, что 8 июня едет в санаторий «Болшево» (ошибка автора. Санаторий «Сосновый бор». — Л.Г.) в третий раз. Никакой книги её стихов пока не предвидится. Сейчас занимается переводами. Гослитиздат предлагает ей переводы китайского поэта восьмого века Ли-Бо».

«Анна Андреевна в Болшеве, — записала 16 июня Лидия Чуковская. — Я была у неё накануне отъезда. Кажется, она уехала 10-го». «Очень рада, что ты наконец поехала в санаторий. Отдыхай и не волнуйся», — писала И.Н. Пунина в письме к Ахматовой от 13 июня.

А в эти самые дни решалась судьба сына поэтессы. 14 июня центральная комиссия по пересмотру уголовных дел отказала А.А. Ахматовой в её ходатайстве о пересмотре решения Особого совещания при МГБ СССР по делу Л.Н. Гумилёва. Вряд ли Анна Андреевна узнала об этом тотчас…
Эмма Герштейн, по её словам, часто ездила на станцию «Болшево». С Болшевской почты она отправляла от имени Анны Андреевны Ахматовой посылки в лагерь её сыну Льву Николаевичу Гумилёву.
11 мая 1956 года Л.Н. Гумилёв был признан невиновным по всем статьям и отпущен на свободу, проведя в тюрьмах и лагерях около 14 лет. Отношения сына и матери складывались непросто, и это не могло не сказаться на её здоровье.

«Ей лучше, — записала в дневнике Лидия Чуковская 7 января 1958 года. — Она принимает какое-то лекарство, сосудорасширяющее, которое ей привёз из Италии Слуцкий».

Лев Гумилёв в письме от 16 февраля к сводному брату Оресту Высотскому писал: «Мама приезжала, и я несколько раз был у неё в гостях». Однако состояние Анны Андреевны после очередного сердечного приступа заставило её, по словам Аманды Хейт, зимой (скорее всего, в конце февраля-начале марта. — Л.Г.) 1958 года вновь приехать в болшевский санаторий.

8 марта 1958 года Лидия Чуковская навестила Анну Андреевну в Болшеве.

«Ехала туда и назад на Шпайзмане (Фамилия владельца машины, имевшего какое-то отношение к Литфонду, которому было разрешено возить писателей. Им это обходилось дешевле, чем такси, а ему давало заработок. — Прим. авт.), — писала Лидия Корнеевна в дневнике. — Анна Андреевна во втором корпусе, в комнате крайней справа, возле балкона. Мне пришлось обождать в коридоре: у неё массажистка. 15 минут слушала я из-за двери махровые пошлости об ахматовских стихах. Наконец, та вышла, я вошла. Комнатенка маленькая, чуть побольше ардовской. Анна Андреевна сидела в постели, укрытая одеялом до пояса, в одной рубашке. Выглядит она хорошо, лицо без отеков, свежее, даже чуть загорелое, но впечатление это обманчивое, она грустна и жалуется на слабость. Пульс вчера был 56. Жалуется, что ей не под силу снимать и надевать шубу, вешать шубу на вешалку, стягивать с себя теплые башмаки, самой открывать форточку.
— Жить в санатории одна я больше не могу. Следующий раз непременно возьму с собой Иру (Пунину. — Л.Г.). Одна я не в силах».

Лидия Чуковская сообщила Ахматовой, что вчера (7 марта) окончила перечитывать первые части романа Пастернака («Доктор Живаго». — Л.Г.). Цитирую запись Лидии Корнеевны:

«- Ваш диагноз? — осведомилась Анна Андреевна.
— Кроме гениальных пейзажей, — сказала я, — которые детям в школах надо учить наизусть, наравне со стихами, многие страницы воистину ослепительны. Перечитывая, я соглашаюсь с собственным давним восхищением сороковых годов, когда я слушала первоначальные главы из уст автора и читала их по его просьбе сама. Замечателен девятьсот пятый год — по-видимому, девятьсот пятый, совпавший с юностью, всегда вдохновителен для Пастернака. А просторечье! Оно — концентрат, как в «Морском мятеже»! А мальчики — в сущности, братья — мальчики с нацеленными друг на друга дулами, «белые» и «красные» — в лесу! А «выстрелы Христовы» на улицах Москвы! А царь — удивление перед средоточием могущества в такой малости… Но вы правы: главные действующие лица неживые, они из картона, особенно картонен и сам Живаго. И язык автора иногда скороговорочностью доведён до безобразия. Не до своеобразия, а до безобразия. Трудно бывает поверить, что это написано рукой Пастернака. «При поднятии на крыльцо изуродованный испустил дух». При поднятии! И это пишет автор «Августа»!
— В одной итальянской газете, — сказала Анна Андреевна, не слушая меня, — напечатана статья под заглавием: «Неудавшийся шедевр».
«Мы, — продолжает Лидия Чуковская, — заговорили о здешней природе, о прогулках; я ведь жила здесь и знаю, что гулять тут, собственно, негде, что природа здесь дачная.
Анна Андреевна сказала:
— Сегодня в парке берёзы как берёзы, а когда они освещены солнцем, то становятся такими бесстыдно-нестеровскими…
Затем она занялась просмотром привезённых мною писем. (Я по дороге нарочно заезжала к Ардовым, куда доставили её ленинградскую почту. Теперь на подушке высилась целая горка.)
Внимательно рассмотрев конверт, прочитав письмо, Анна Андреевна каждое передавала мне.

Открытки, поздравляющие с 8 Марта. (Самый для меня непонятный праздник.)
Три письма из Чехословакии от учительниц и ещё от кого-то. Эти поздравляют не с 8 Марта, а с 40-летием Октябрьской революции, которая освободила чехов и словаков от ярма капитализма; авторы писем сообщают, что Ахматова для них — образец советской женщины, просят прислать стихи, пишут, что все они учатся у советской литературы и, в особенности, у Анны Ахматовой.
— Вот поворот, какого ни в каком романе не придумаешь, — сказала Анна Андреевна. — Я — образец советской женщины!.. Товарищ Жданов, где ты? Такое не приснится, не выдумается.
Из привезённой мною пачки она извлекла также письмо от Конрада по поводу каких-то её хлопот о какой-то Левиной книге. Хотя известия, насколько я могла понять, были благоприятные — письмо взволновало ее.
— Мне не под силу больше хлопотать, — сказала она с раздражением».

Известный востоковед, академик Н.И. Конрад, подвергавшийся перед войной репрессиям, не убоялся прочитать и одобрить рукопись зэка Льва Гумилёва, которую тот исхитрился переслать из лагеря. Затем академик Конрад в числе других учёных написал положительную характеристику на Льва Николаевича, что способствовало освобождению его с полной реабилитацией. По словам А. Хейт, в тот период «она (Ахматова) была очень озабочена хлопотами об издании книги своего сына об этногенезе Центральной Азии».

Лидия Чуковская писала в дневнике: «Раз пять за недолгое наше свидание произнесла она слова: «Мне больше не под силу». С горечью слушала я её. Не под силу самой снимать шубу, не под силу стягивать башмаки, не под силу хлопотать…» Будто и не худо сейчас складывается у неё жизнь: и Лёва дома, и книжка ее выходит (сборник «Стихотворения» после 15-летнего перерыва был издан московским ГИХЛ в 1958 году. — Л.Г.), и деньги кое-какие есть, и дача, и лечится она в санатории… Но истрачены силы.
Перед моим отъездом ей подали телеграмму, кажется, из Москвы. «Мы помним ваше мужество 42 года» — почему-то без подписи. Ну, а мне довелось помнить её мужество не одного какого-нибудь года — десятилетий. (…) Но Анна Андреевна телеграмму как-то пропустила мимо ушей.
Её занимало чехословацкое письмо. Перед моим отъездом она снова взяла его в руки и повторила:
— Такой сюжетный поворот и во сне не приснится. Моя оплёванная персона — образец советской женщины для братской социалистической страны! Прекрасно! «Все смешалось в доме Облонских»…

Во второй половине марта 1958 года Лидия Чуковская вновь навестила Ахматову в Болшеве, в этот раз вместе с Юлианом Григорьевичем и Антониной Петровной Оксманами.
29 марта 1958 года Анна Андреевна написала на бланке почтового перевода письмо И.Н. Пуниной: «Ирочка, я ещё у Ардовых, но м(ожет) б(ыть) в понедельник буду уже у Западовых. (…) В Болшеве было скучно».

Болшевские собеседники
Пребывание в санатории предполагает не только процедуры и общение с врачами. Во время приёма пищи и прогулок у каждого складывается свой круг общения. Был он в Болшеве и у Ахматовой и включал как пациентов, находившихся там на лечении, так и навещавших её гостей.
В 1952 году Анна Ахматова подружилась в Болшеве с сёстрами Игнатовыми — Натальей и Татьяной, происходившими из московской дворянской семьи. Их отец Илья Николаевич Игнатов (1858-1921) — критик, публицист, театровед, член редколлегии газеты «Русские ведомости», в которой вёл литературный и театральный отдел. Обе дочери Игнатова были музейными и редакторскими работниками. Следует добавить, что сёстры Игнатовы были племянницами замечательного писателя Михаила Пришвина, двоюродного брата их отца. После смерти Ильи Николаевича Михаил Михайлович уделял много внимания его дочерям, которых очень любил.
Эмма Герштейн в своих воспоминаниях «Беседы с Н.А. Ольшевской-Ардовой» приводит письмо Ахматовой к Нине Антоновне, в котором та, в частности, сообщала, что «Наталья Ильинична Игнатова умерла».

Эмма Григорьевна комментирует это сообщение: «Безвременно умершая Наталья Ильинична Игнатова — новый друг Ахматовой, с которой она сблизилась так же, как и с ее сестрой Татьяной Ильиничной Коншиной в Болшеве в 1952 г.».
Наталья Ильинична Игнатова (1897-1957) — литературовед, была ученицей философа и лингвиста Густава Шпета, расстрелянного в 1937 году. Дочь философа Марина Густавовна вспоминала о дружеских отношениях, которые установились между её отцом и Натальей Игнатовой. Они подружились, работая в ГАХНе. Когда Шпет находился в ссылке, Наталья Ильинична приезжала в Томск, чтобы поддержать его. Их интеллектуальное общение духовно обогащало обоих. Между ними в 20-е годы прошлого века велась переписка, которая частично сохранилась. Вместе с литературоведом и библиографом Елизаветой Коншиной Наталья Ильинична подготовила к печати и прокомментировала «Записные тетради Ф.М. Достоевского» (М.-Л., 1935). В последние годы своей жизни Наталья Ильинична работала редактором в издательстве АН СССР.
Татьяна Ильинична Коншина (в девичестве Игнатова, 1892-1972) — историк, автор воспоминаний, провела несколько лет в лагере в Казахстане, как «член семьи врага народа»: она была женою инженера Сергея Коншина, расстрелянного в 1937 году. В последние годы Татьяна Ильинична переводила для Института естествознания со старонемецкого.
Сёстры часто брали машину и вместе с Анной Ахматовой совершали поездки по Подмосковью. Татьяна Ильинична вспоминала: «Звоним: «Анна Андреевна, как вы относитесь сегодня к прогулке?» Ответ: «Я? С визгом». Она любила эти поездки, особенно потому, что, как она говорила, она родилась под другим небом и московское ей особенно интересно и приятно».
Отзвук одной из таких поездок находим в стихотворении Ахматовой, в котором упоминается Рогачевское шоссе. Первоначально, ещё до того, как вошло в цикл стихотворений памяти Блока, оно было посвящено Н.И. Игнатовой.

 Пора забыть верблюжий этот гам
 И белый дом на улице Жуковской.
 Пора, пора к берёзам и грибам, 
 К широкой осени московской.
 Там всё теперь сияет, всё в росе, 
 И небо забирается высоко, 
 И помнит Рогачевское шоссе 
 Разбойный посвист молодого Блока.

Анне Андреевне надолго запомнились эти совместные прогулки, доставлявшие ей большое наслаждение, и в телеграмме Коншиной от 9.IX.1960 года она писала: «Вспоминаю наши прогулки втроём. Благодарю милое письмо. Берегите себя».
Лидия Чуковская записала отзыв Анны Андреевны о речи её московских друзей:

«Дивно говорит Борис Леонидович (Пастернак), чисто по-московски, лучшего языка я не слыхивала. И сёстры Игнатовы. Фонетически определить, в чём тут дело, я не могу, но наслаждение их слушать».

В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранятся воспоминания Татьяны Коншиной, в том числе о встречах с М.М. Пришвиным (двоюродным дядей автора), Сергеем Эфроном, о беседах с Анной Ахматовой. Там же хранятся письмо и несколько телеграмм Ахматовой, адресованных Коншиной. В них проявляются любовь и забота о друзьях. В ответ на письмо Татьяны Ильиничны о том, что она болеет, Ахматова отправила телеграмму: «Благодарю за письмо. Умоляю лечиться. Жду вестей. 28.XII. 1957 года».
В каждый свой приезд в Москву Анна Андреевна стремилась повидать друзей. В телеграмме от 9.IV. 1959 года она сообщала Коншиной: «Приехала. Очень хочу вас видеть. Позвоните Ордынку. Целую».
Во время очередного посещения Москвы в 1962 году Ахматовой не удалось повидаться с Коншиной, и она, вернувшись в Ленинград, отправила Татьяне Ильиничне телеграмму: «Грущу, что не повидалась с вами. Не хватило сил. Люблю, помню обеих. Пишите Комарово».

В 1963 году Татьяна Ильинична подарила Анне Андреевне небольшой портфельчик из светлой кожи. Ахматова написала ей в письме:

«Дорогая Татьяна Ильинична, ещё раз благодарю вас за восхитительный и трогательный подарок. Я, конечно, не передарю его, а положу в него мои стихи и завещаю Пушкинскому дому, как память о Ней».

Под памятью «о Ней» Анна Андреевна имела в виду память о Наталье Ильиничне, с которой она была дружна.

«Очень люблю беседовать с Анной Андреевной, — писала Татьяна Коншина в воспоминаниях, — люблю её юмор, её мудрость, её большие знания, как в области литературы, так и в области человеческой психологии. Странно, этого ведь совсем не чувствуется в её стихах, в них нигде нет юмора, нечего в них искать и той житейской мудрости, которая сквозит в её речах. Лирика, любовный накал, романтика, которыми наполнены её стихотворения, полностью отсутствуют в беседах с ней. Вот такова она!»

Автор Леонид Горовой
(Окончание следует)