В.С. Багоцкий. Из воспоминаний

Статья о Владимире Сергеевиче Багоцком, изобретателе химического аккумулятора на первый спутник Земли и его работе с С.П. Королевым, его родителях, детских годах в Швейцарии, учебе в МГУ, о дачной жизни в ДСК «Зеленовод».

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ ДОЧЕРИ НАТАШИ

Мои родители были людьми очень разными. Эмоциональная, открытая, непосредственная и всегда окруженная друзьями мама — и не очень разговорчивый, погруженный в свою науку, немного отстраненный отец. В детстве дома я его видела в основном работающим, за своим, всегда в идеальном порядке, письменным столом. Почти всегда под музыку (Шуман, Шуберт, Шопен — фон моего детства). Изредка слышала его играющим (он старался делать это каждый день, пунктуально, как и все остальное, но предпочитал без свидетелей). В каждодневные вопросы и хозяйство вмешивался мало, но крупные вещи и решения брал на себя. За семейными и дружескими застольями обсуждались в основном мамины дела, новости, конфликты и хохмы, папа больше молчал. Но никогда не забывал сказать, какая вкусная еда… Тогда, в детстве, я хотела быть похожей на маму, от отца скорее чуть-чуть отталкивалась. Но с течением времени все больше и больше начинала его ценить.

Отец вызывал уважение и какое-то теплое, чуть восхищенное отношение во всех, с кем он сталкивался. Сотрудники и коллеги по работе — об этом и говорить не стоит, мамины друзья, бабушки (мамина мама и мамины тетушки, которые вначале очень в штыки приняли будущего зятя-разведенца) — это я все с детства помню, но то же отношение я видела и в последние годы, уже в Америке, у самых разных людей — от громогласного пройдошистого одессита Миши, помощника по хозяйству, до очень интеллигентного дяди моей калифорнийской подруги, от соратников по пенсионерскому “детскому саду” до врачей и нянечек в больнице… Чем это вызывалось? Конечно, совсем не только интеллектом и научными заслугами… В нем была удивительная мягкость, деликатность, доброжелательность. И чувство справедливости. Трудно определяемое словами, но безошибочно ощущаемое внутреннее благородство.

У папы нестандартная для советских времен биография. Рождение и жизнь до 18 лет в Швейцарии, почти 50 лет невыездной в СССР, работа на космос и фундаментальная наука, монографии, написанные и выпущенные “на пенсии” в Америке, в возрасте от 80 до 90 с лишним лет, после тяжелейших операций и инсультов…

Ниже — его воспоминания, отрывки (чуть сокращенные и перекомпонованные) из их с мамой книги мемуаров.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ В.С. БАГОЦКОГО О РОДИТЕЛЯХ

Сергей Юстинович Багоцкий — из семьи земского врача и акушерки в Псковской губернии. Под влиянием матери, которая сочувствовала народовольческому движению, еще в гимназии стал заниматься созданием революционных организаций. Продолжал революционную деятельность в университетах Петербурга и Киева. Осенью 1904 г. по поручению Киевского комитета РСДРП переехал в Варшаву для работы среди солдат. Совместно с Антоновым-Овсеенко и Ф.Э. Дзержинским принимал участие в создании Варшавской военно-революционной организации под кличкой «Александр» и был ее секретарем. Был приговорен к четырем годам каторги, сидел в Александровском Централе в Иркутской губернии, после перевода на поселение бежал, оказался в Кракове, где продолжал учиться на медицинском факультете, был секретарем Краковской секции СДППиЛ и одним из инициаторов создания «Краковского Союза помощи политическим заключенным», который стал центром заграничных организаций эмигрантских колоний. В Кракове С.Ю. встретился с В.И. Лениным и Н.К.Крупской, помогал им в поисках жилья и в решении бытовых проблем, водил Ленина и Г.Е. Зиновьева в походы по Татрам. В сентябре 1912 г. С.Ю. был исключен из СДППиЛ Варшавским Центром, который в результате раскола партии боролся со своей Краковской организацией. На вопрос Ленина (в период его пребывания в Кракове) почему он не восстанавливается в партии, С.Ю. ответил, что будет активно участвовать в революционном движении, но членом партии, которая обязывает подчиняться решению большинства, не будет. На что, по словам Р.Э., Ленин только сказал: «Ну-ну».

После февральской революции 1917 г. С.Ю. был секретарем Комитета по возвращению политэмигрантов и участвовал в организации поездов через Германию для возвращения политэмигрантов (в их числе В.И. Ленина) из Швейцарии в Россию. Вместе с семьей вернулся в Россию третьим поездом 12 января 1918 г. При встрече в Петрограде в 1918 г. Ленин предлагал ему вступить в РКП(б), на что С.Ю. ответил, что после увиденного террора не может этого сделать. Ленин отнесся спокойно к этому заявлению. С тех пор С.Ю. до конца жизни оставался беспартийным.

В конце июля 1918 г. по личному распоряжению В.И.Ленина был направлен в Швейцарию в качестве уполномоченного Центропленбежа и Российского Красного Креста с заданием: организовать отправку в Россию бывших русских военнопленных, бежавших из Германии в нейтральную Швейцарию, а также добиться признания Советского общества Красного Креста Международным Комитетом Красного Креста (МККК) в Женеве. На должности постоянного представителя Союза Общества Красного Креста и Красного Полумесяца СССР (СОККиКП) при МККК он пребывал до июня 1937 г. Реально, поскольку в ноябре 1918 года Советское посольство было выслано из Швейцарии по обвинению в участии в организации всеобщей забастовки, и дипломатические отношения прервались, С.Ю. оставался единственным официальным представителем Советской России и де-факто выполнял многочисленные консульские функции и поручения. По поручению Всесоюзного Общества Культурных Связей с Заграницей ВОКС он, в частности, организовывал ряд выставок Советского искусства в Швейцарии. Хорошо помню последнее дело, которым он занимался до своего отъезда в Москву в 1937 г. В Швейцарии готовился процесс над распространителями антисемитских так называемых «Сионистских протоколов». С.Ю. связался с Москвой и добивался оттуда присылки экспертизы известного советского ученого проф. Тагера, неопровержимо доказывающей, что эти протоколы – фальшивка. Редактор издающейся в Париже эмигрантской газеты «Новое время» П.Милюков (бывший премьер-министр России) отметил в своей газете «активное участие Багоцкого в процессе». В итоге процесса обвиняемые были приговорены к денежному штрафу в сто франков и к возмещению судебных издержек (в том числе за экспертизы) в размере ста тысяч франков!

В Швейцарии С.Ю. и вся семья дружила с очень симпатичным эмигрантом-коммунистом из Австрии Зигмундом Рашке. Он был аспирантом в Цюрихе у известного химика-органика Каррера. Перед отъездом С.Ю. в Москву он в разговоре с С.Ю. признался, что у него было задание от НКВД следить за ним. Он регулярно посылал в Москву очень благожелательные донесения. Возможно, это одна из причин того, что С.Ю. в 1937–39 гг. не арестовали. Другая возможная причина – то, что он не состоял в партии.

Сергей Юстинович был мягким, добродушным человеком. Он был несколько замкнут, молчалив. Изредка у него бывали вспышки гнева, но только тогда, когда на это были серьезные причины. Все люди, с которыми он сталкивался – родственники, знакомые, деловые партнеры уважали и любили его.

Мама — Регина Эдуардовна — родилась в Кракове в еврейской семье. Дед ее Иуда Бирнбаум был известным банкиром – почетным гражданином Кракова. Памятная доска в его честь до сих пор висит на стене Краковской крепости Вавель.

После окончания школы Регина самостоятельно перебралась в Вену для поступления в университет (что тогда было крайне необычным для женщин). Училась на медицинском факультете по специальности психиатрия (учитель – известный психиатр проф. Вагнер фон Яурегг). Посещала также лекции проф. Зигмунда Фрейда – научного «противника» Яурегга. Параллельно училась два года живописи в художественной школе. После окончания университета перебралась в Швейцарию и поступила на работу в психиатрическую больницу проф. Блейлера вблизи Цюриха. Позже занималась частной психиатрической и психологической практикой, у нее был кабинет в Берне (Gurtengasse 6). Она пользовалась большим уважением среди многочисленных пациентов, опубликовала несколько статей в журналах по психиатрии.

Р.Э. отличалась своеобразным умением добиваться от властей того, что считала нужным и полезным для семьи и для близких, даже когда это казалось совершенно безнадежным:

Когда в 1918 г. после общенациональной забастовки в Швейцарии, Швейцария прервала дипломатические отношения с Советской Россией и выставила из страны посла и весь дипломатический персонал, именно Р.Э. добилась от властей разрешения для С.Ю. (с семьей) остаться в Швейцарии в качестве представителя Российского Красного Креста.

В 1937 г. С.Ю. был вызван в краткосрочную командировку в Москву, и вскоре ему объявили о том, что больше в Швейцарию он не вернется. Р.Э. тут же поехала со мной в Женеву, где в то время проходила сессия Генеральной ассамблеи Лиги Наций. Через знакомого члена Советской делегации Гиршфельда она «вызвала» из Зала заседания наркома иностранных дел М.М. Литвинова (к большому неудовольствию швейцарской и Советской охраны) и потребовала от него «объяснения» и помощи. Он вежливо ответил, что он тут ни при чем и что ничем помочь не может.

ДЕТСТВО В ШВЕЙЦАРИИ

Я родился 22 января 1920 г. в г. Берн, в доме родителей на Jungfraustrasse 22.  По швейцарскому обычаю я получил при регистрации еще второе имя и был записан как «Владимир Юрий». В состав нашей семьи в этом доме входили также: моя сводная сестра Кита (которая в 1929 г. уехала учиться в Цюрих и там начала самостоятельную жизнь), моя бабушка по материнской линии (которая умерла в 1924 г. и которую я помню лишь смутно), и с 1929 г. – приехавший из Польши дедушка по материнской линии (умер в 1934 г.).

В семье, как и в большинстве других семейств, главное слово при решении принципиальных вопросов (которые возникали лишь редко) принадлежало папе, а при решении каждодневных текущих вопросов – маме, т. е. в какой-то мере папа находился «под каблуком». Это было связано с существенной разницей в темпераменте – спокойном у папы и очень импульсивным и эмоциональном у мамы. Тем не менее, они достаточно удачно дополняли друг друга. В доме разговаривали преимущественно на польском языке, который был родным языком мамы и которым папа прекрасно владел, так как долгое время жил в Польше. Я постепенно тоже привык к этому языку, хотя чаще разговаривал с родителями на немецком языке. Когда мне было шесть лет, папа понемножку начал заниматься со мной русским языком.

В 1926 г. я поступил в частную франкоязычную начальную школу, которая размещалась на квартире учительницы Мадемуазель Ризер. Все первые четыре класса занимались одновременно в одной единственной классной комнате. Посещению этой школы я обязан своими знаниями французского языка.

С 6-летнего возраста я учился играть на пианино у подруги мамы Фриды Видмер, которая жила с сестрой в соседнем доме. Дальше (примерно с 1933 г.) моим учителем был председатель общества музыкальных педагогов г. Берн Курт Йосс, который ознакомил меня также с основами теории музыки. Он был музыкальным критиком крупной Бернской газеты, получал бесплатные билеты на все концерты и раздавал их своим ученикам. С ним я занимался вплоть до моего отъезда в Москву в 1938 г.

В 1930 г. родители купили виллу в Порто Ронко в итальянской части Швейцарии (кантон Тичино) на берегу озера Лаго Маджоре, в 5 км от известного курорта Аскона. Так как в этой части Швейцарии отсутствовала нумерация домов и дома различались (для почтового ведомства) названиями, родители назвали этот 6-комнатный дом «Мапабуки» – сокращение от Мама, Папа, Буби (по-немецки маленький мальчик, т. е. я) и Кита. В этом доме мы в течение 8 лет проводили все каникулы (весенние, летние и осенние). С этим домом связана большая часть моих детских воспоминаний. В местах недалеко от этого дома находились виллы многих известных людей, в том числе немецких писателей Эмиля Людвига и Эриха Мария Ремарка. Престарелая художница Веревкина – дочь генерала, бывшего коменданта Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, возмущалась тем, что по соседству поселился большевик Багоцкий. Хорошо помню другую тоже престарелую соседку из старой русской аристократии – Баронессу Сент-Лежер, у которой мы неоднократно бывали. Она ненавидела немецкого барона, который купил у нее остров в Лаго Маджоре и построил там большой безобразный дом. В отместку она повесила в своей комнате за шею небольшую куклу, изображающую хмурого мужчину и показывала ее гостям со словами – так будет с бароном.

Весной 1930 г. (в Берне учебный год начинался в апреле) я поступил в прогимназию (первую ступень гимназии). Из учителей прогимназии я хорошо помню очень строгого и требовательного учителя математики и биологии Пфистера, а также очень эрудированного и доброжелательного учителя пения Отта. Прогимназия находилась на площади Вайзенхаузплац, на которой каждый вторник устраивался большой «свиной базар», и все уроки проходили под оглушительный аккомпанемент визга и хрюканья поросят и больших свиней. Преподаватель Пфистер велел нам, когда мы вырастем и станем членами городской управы, позаботиться о переносе этого базара в другое место.

В прогимназии был такой случай: к нам в класс пришла молодая хорошенькая учительница-стажерка по французскому языку. Мы с приятелем (Вилли Колер) решили выяснить ее домашний телефон и адрес и для этого позвонили нашему престарелому учителю домой и, представившись сотрудниками детективного агентства (он был глуховат), получили от него требуемые сведения. Дело вскоре вскрылось, и нам в конце квартала выставили «тройки» по поведению.

Осенью 1931 г. мы поехали по делам папы на три недели в Бельгию. Мы жили у двоюродного брата мамы Польдека (Леопольд Бирнбаум – позже Брантон). Обратно в Швейцарию нас вез Польдек на своей машине. По дороге в небольшом германском городке мы натолкнулись на небольшое шествие, участники которого приглашали окружающих (и нас в том числе) на митинг, где должен был выступить какой-то Адольф Гитлер. Мы вежливо отказались – не хотелось задерживаться из-за неизвестного политического оратора. В связи с этой поездкой я пропустил 26 уроков, за что отец был оштрафован на 5,20 франков (за нарушение закона об обязательном образовании, по 0,20 франков за урок). Отец доказал, что поездка была связана со служебной необходимостью и деньги по его просьбе были переведены в благотворительный фонд.

В детстве я довольно хорошо пел (как ни странно!). Как-то в 1932 г. я вместе с родителями был в театре в Берне на представлении оперы Р. Вагнера «Летучий Голландец». После этого я решил поставить эту оперу дома (там было помещение, пригодное для небольшой сцены). Я набрал небольшой коллектив ребят и начал разучивать партию Голландца (по настоянию мамы слова в его арии «О боже, ниспошли мне смерть…» пришлось заменить на «О Боже, ниспошли ему смерть…»). В течение трех месяцев мы возились с декорациями, устроив дома невероятный беспорядок, даже печатали афиши, программки и билеты. Ни одного представления не было…

Примерно с 10-летнего возраста я начал живо интересоваться политическими событиями в разных странах. Летом 1932 г. в Германии проходили выборы Президента, в которых против старого президента – фельдмаршала Гинденбурга выступали А. Гитлер и вождь коммунистов Эрнст Тельман (победил Гинденбург). Осенью того же года проходили выборы в Рейхстаг, на которых победили гитлеровцы. Оба раза я всю ночь непрерывно следил по радио за результатами выборов в разных округах и очень переживал (“болел” за компартию). Во время Нюрнбергского процесса по поводу поджога здания Рейхстага осенью 1933 г. я «болел» за Г. Димитрова и всем в школе доказывал, что истинными поджигателями были нацисты. В самый разгар гражданской войны в Испании в 1936 г., мы были в итальянской части Швейцарии, вдалеке от всяких источников информации. Я каждый день (иногда два раза в день) ходил пешком за 3-4 км в соседний город за свежими газетами. Я выписал (из своих карманных денег) газету швейцарской компартии и верил многому из того, что там было написано.

В 1933 г. я поступил на курсы искусственного языка Эсперанто. Я стал увлекаться этим делом, сдал экзамены, сначала первой ступени, а затем и второй ступени и получил диплом на право преподавания этого языка. Я был членом ряда обществ эсперантистов, в том числе коммунистического «Союза пролетарских эсперантистов». Я создал швейцарскую секцию этого союза, насчитывавшую около 20 членов. Эта секция откололась от «Общества рабочих эсперантистов» с социал-демократическим уклоном, и меня, в числе других, исключили из этого общества. В домашних условиях на гектографе я издавал несколько номеров информационного бюллетеня на Эсперанто. В 1935 г., накануне поездки с родителями в Италию, я получил от Союза пролетарских эсперантистов координаты проживающего там нелегального (в условиях фашистской Италии) члена этого союза. Швейцарская полиция вскрыла это письмо, вызвала отца и меня и предупредила нас, что нам в Швейцарии нельзя заниматься политической деятельностью. Отец объяснил, что это – только «детские шалости».

Яркое воспоминание детства: отец познакомился с литературоведом Марией Павловной Кудашевой, которая раньше жила в Москве, переписывалась с писателем Роменом Ролланом. В начале 30-х годов по его вызову М.П. приехала в Швейцарию в качестве личного секретаря и потом стала его женой. Мы несколько раз бывали в доме Р.Роллана и М.П. в Вильневе (на берегу Женевского озера). В октябре 1935 г. мы поехали к ним в гости и вместе с ними на нашей машине отправились в Женеву (около 100 км), где проходило историческое заседание Лиги Наций, на котором Советский Союз был принят в Лигу Наций. Там М.М. Литвинов, который ждал результатов голосования о приеме в небольшом городке во Франции, вблизи Женевы, выступил с блистательной речью. Р. Роллан «подписался» на мой информационный бюллетень (на Эсперанто) и прислал мне почтовый перевод на 5 швейцарских франков.

Примерно в 1934 г. я был на докладе о возможности полетов на луну известного немецкого ученого, специалиста по реактивному движению (фамилии не помню). Я сразу начал увлекаться космонавтикой. Дома вместе с моим школьным товарищем (Адольф Вассерфаллен) занимались изготовлением ракетного топлива из смеси одеколона и перекиси водорода, но скоро осознали, что для этого требуются некоторые познания в области химии.

Среди многочисленных гостей из Советского Союза, которые бывали у нас дома, я хорошо помню известного полярника из Ленинграда проф. Рудольфа Лазаревича Самойловича и летчика Бориса Чухновского. Они дважды приезжали в Швейцарию с докладами-рассказами о полярной экспедиции на ледоколе «Красин», посланной в Арктику для спасения итальянского воздухоплавателя Умберто Нобиле и его экипажа. Однажды Самойлович взял меня с собой в поездку по горной железной дороге к станции Юнгфрау-Йох, расположенной на высоте 3500 м. Там у меня был приступ «горной болезни». Меня «откачали», надев мне на лицо кислородную маску. В другой свой приезд Самойлович взял меня в студию радиостанции, когда он выступал с докладом по швейцарскому радиовещанию. Я тогда увлекался вопросами космических полётов, и Самойлович подарил мне фотографию (на которой были изображены он, Чухновский и я) с надписью «Знаменитому исследователю космоса — Володе Багоцкому».

Весной 1934 г. я перешел в реальное (естественно-математическое) отделение городской гимназии, где проучился еще 4 года. Учился я средне, были трудности с биологией. Однажды преподаватель математики возвратил мне небрежно оформленную мною тетрадь с записью для родителей «лучше бы ему учить слесарное ремесло». В последние школьные годы, когда мне в руки попалась книга по химии, я начал увлекаться химией. В гимназии преподавание естественно-математических наук было поставлено на высоком уровне. Мы проходили полный курс начертательной геометрии, курс дифференциального и интегрального исчисления (вплоть до простейших дифференциальных уравнений). Преподаватель математики Бири был председателем страхового общества педагогов и читал нам курс «страховой математики». У меня хорошие воспоминания о преподавателе физики Йосте и о преподавателе химии Ронггере (на уроках мы часто обсуждали вопрос о том, где он во время сна держит свою длинную бороду – над одеялом или под ним).

Летом 1935 г. мы поехали на машине в Варшаву на свадьбу Гали [дочь С.Ю.]. Мы жили в Варшаве у сестры первой жены С.Ю. Чесьи и у ее матери, т. е. у бывшей тещи С.Ю., которые его очень любили, несмотря на то, что он «бросил» свою первую жену (с той тоже сохранились вполне нормальные отношения). Совершили экскурсию в Плоцк (где похоронена мать С.Ю). Во время кратковременного отсутствия родителей, муж Гали Зигмунт Берент упросил меня научить его технике вождения машины. Мы тронулись с места и… благополучно въехали по 20 ступенькам лестницы, ведущей в местный храм, и врезались в столб. Машину кое-как починили на месте. Окончательно машину отремонтировали в Варшаве в мастерской приятеля Зигмунта. Он дал нам фиктивный счет, по которому мы получили существенное «возмещение ущерба» от страховой компании. В 1936 г. во время поездки на машине в Париж и обратно в Швейцарию я вел машину большую часть дороги (прав у меня, естественно, еще не было).

Примерно в 1936 г. я и мой школьный товарищ Вилли Колер решили заниматься планеризмом. Для этого надо было пройти тесты на наблюдательность и на быстроту реакции у врача-психолога. Я не сдал тест на быстроту реакции (врач посоветовал заниматься теннисом). Вилли поступил на курсы и стал известным планеристом, установив ряд рекордов Швейцарии. Во время войны он был летчиком-истребителем в швейцарской армии. Я же вместо планеризма стал заниматься конным спортом (брал небольшие препятствия на учебном поле).

Весной 1938 г. в гимназии состоялся традиционный вечер-бал. У меня не было «дамы». Секретарша ректора, мадемуазель Маттис сжалилась надо мной и познакомила меня с Ханни Петер — ученицей параллельного класса в литературном отделении гимназии. Бал прошел удачно. Мы стали встречаться, ходить по концертам, по выставкам и гулять по окрестностям Берна. Постепенно дружба превратилась в любовь – первая серьезная любовь в моей жизни. Когда я осенью 1938 г. уезжал из Швейцарии в Россию, Ханни вместе с Китой провожала меня на вокзале в Цюрихе. В 1990 г., после долгих неудачных попыток, мне удалось разыскать ее адрес. В 1992 г. мы с Ириной были несколько дней в гостях у нее и ее мужа Ханса Штоллера, в их доме около Берна. Ханни стала и всю жизнь работала детским врачом-анестезиологом. Ее муж – хирург. У них четверо детей (теперь уже взрослых) и масса внуков. Мы переписываемся до сих пор.

В сентябре 1936 г. мы вместе с С.Ю. приехали на месяц в Москву. Жили в номере люкс гостиницы Метрополь (за счет ВОКС – компенсация за отсутствие у С.Ю. зарплаты от ВОКСа). Во время пребывания в Москве поступил донос от немецкого эмигранта-коммуниста К.Тихауера. Этот человек раньше бывал в доме С.Ю. в Швейцарии (по рекомендации Ромена Роллана). Как-то раз в связи с недостойным поведением С.Ю. выставил его из дома. Он перебрался в Москву и там заявил, что С.Ю. якобы рассказал ему, что является членом троцкистской организации. В связи с этим доносом была создана комиссия ЦК ВКП(б) под председательством Пятакова, которая нашла, что обвинение не обосновано. После возвращения отца в Швейцарию, Р. Роллан объявил, что больше никому не даст рекомендаций.

Весной 1937 г. (!) отца вызвали по служебным делам на две-три недели в Москву. Несмотря на тяжелую обстановку в СССР и не считаясь с просьбами и протестами мамы, он решил туда ехать, сказав, что он боится остаться совсем отрезанным от родной страны. Пребывание в Москве затягивалось и, в конце концов, выяснилось, что обратно в Швейцарию его Советские власти уже не пустят. Перед отъездом они договорились с мамой, что если все будет хорошо, он подпишет направляемые ей телеграммы «Сережа», если будет тревожно, то – «Сергей», а если совсем плохо, – то «Багоцкий». Ни одна телеграмма, подписанная фамилией, не поступила. Во время пребывания в Москве он регулярно, 3-4 раза в неделю, посылал ей письма и часто звонил ей по телефону (в те годы на это смотрели с подозрением). До отъезда в Москву отец спросил меня, соглашусь ли я продолжать учебу в швейцарском университете, если он об этом договорится в Москве. Я ответил, что хочу учиться в Москве (я даже подумывал о поступлении в Военно-химическую Академию!). Когда стало ясно, что обратно отца в Швейцарию не пустят, он начал присылать письма с длинными списками тех предметов, которые мама и я должны были привезти с собой, когда поедем в Москву. Эти списки были очень подробные (вплоть до указания длины гвоздей, необходимых для ремонта дома в Жилево). Когда мама собиралась ехать к отцу в Москву, мы вместе с Китой собрали и отправили большой контейнер с барахлом. В июле 1938 г. мама уехала в Россию, и я остался один в Берне (сестра Кита опять уехала в Цюрих).

Летом 1938 г. наш выпускной класс гимназии отправился на традиционную семидневную школьную поездку по швейцарским Альпам, начинающуюся в итальянских Альпах. У меня, как у Советского гражданина, были трудности с получением итальянской визы, и я догнал остальных на второй день на курорте Санкт-Мориц.

В октябре 1938 г. после сдачи выпускных экзаменов и получения аттестата зрелости, я должен был переехать к родителям в Москву. Ввиду неспокойной обстановки в Европе (агрессия Германии против Чехословакии) сначала решили, что я поеду через Францию, сяду в Марселе на советский пароход и на нем поеду в Одессу и оттуда – в Москву. Французская виза и билеты были уже заказаны, но в последний момент мама решила, что этот путь слишком опасен и велела сдать билеты. Я был вынужден ехать поездом через Гитлеровскую Германию (в дни подписания Мюнхенского сговора!). На вокзале в Цюрихе меня провожали моя сестра Кита и моя «любовь» Ханни Петер. До Берлина меня «для страховки» сопровождал Китин знакомый. Дальше из Берлина я поехал самостоятельно через Варшаву (где я встретился с сестрой Галей) в Москву. На пограничной станции Негорелое меня ждал денежный перевод от родителей для оплаты дальнейшего проезда в Москву. После отхода поезда из Негорелое, я прошел в вагон-ресторан. Меня догнал проводник моего вагона в сильном возбуждении и сказал, что крайне неразумно оставлять фотоаппарат в купе без присмотра. Для меня это было непонятной новостью. (Когда я в 1988 г., впервые после длительного перерыва, вновь приехал в Швейцарию, Клаус Мюллер, который встречал меня в аэропорте Цюриха, предупредил, что нельзя ни на минуту оставлять чемодан без присмотра!).

продолжеие следует….